Во Франции основал художественное движение «вивризм» (от французского vivre — жить).
В одном из своих «богоборческих» перформансах Толстый распинал себя на настоящем кресте, а в 1981 году попал на неделю в римскую каталажку за перформенс, в ходе которого, забравшись в фонтан Треви, вопил «Берегите папу!»[2]. И оказался пророком: через девять дней папу Иоанна Павла II ранил турецкий террорист Мехмет Али Агджа[2].
Владимир Котляров создал в Париже русскую анархистскую группу «Черный Передел Земли и Воли», разработав теоретическую концепцию, в рамках которой он предложил, в частности, дополнить классическую триаду «Свобода. Равенство. Братство» еще одной — «Взаимопомощь. Просвещение. Честь»[5].
С 1986 по 1988 год Толстый издавал в Париже газету «Вечерний звон»[2]. Одним из самых безобидных материалов «Звона» были рисунки, демонстрирующие чудесное превращения лица Солженицына в лицо Сталина[2].
В 1995 году Толстый изобрел новое направление в живописи: он стал уничтожать деньги, расписывая их революционными, политическими и философскими текстами и лозунгами, превращая тем самым банкноты в произведения искусства[6].
2003 — «Деньги. Третье ты$ячелетие». Музей городской скульптуры, Санкт-Петербург.[3]
Цитаты
Тореро с мулетой
«Я-то сам давно ни от кого не завишу. Настолько давно отказался от всяких либеральных субсидий и фондов, залов и издательств, делаю свое дело и выживаю сам по себе. И признали меня здесь, прежде всего сами французы, устраивают выставки, переводят стихи, называют „творцом новых форм“. Мои французские работы все уже проданы, а русские копятся, копятся. И уже новые художественные мафии недовольно смотрят из Москвы в мою сторону. Ну и хрен с ними»[9] — Владимир «Толстый» Котляров, 2000.
«Принципы вивризма с принципами художников контркультуры вовсе не совпадают. Художники контркультуры, то есть те люди, которые были так называемыми нонконформистами здесь, стали самыми заурядными конформистами там, на Западе. Дело в том, что их просто не устраивал один социальный режим, им хотелось жить при другом. Их не устраивала социалистическая модель общества, но устраивала буржуазная, капиталистическая модель. Когда они переехали на Запад, то стали вполне заурядными конформистами. Они нашли то, что искали: они создают свои произведения на рынок, бесконечно тиражируют одну какую-то идею, а вивризм именно против этого и протестует — вивризм протестует против товарного размножения художественной идеи, размножения художественной идеи на потребу денежному мешку. Деньги должны быть СЛЕДСТВИЕМ труда, следствием приложения интеллектуальной и физической энергии, а не целью»[1] — Владимир «Толстый» Котляров, 2003.
«Он любил жизнь, но верил в святой дух авангарда — радикального, шаманящего. Как футуристы и дада, он презирал дух наживы: на склеенных вместе купюрах всех стран мира Толстый писал рельефные, невероятно красивые, мерцающие стихи-манифесты, заклиная деньги знать свое место. А цену деньгам он слишком хорошо знал. В Париже, вместо того чтобы жить по правилам эмигрантского гетто, примкнуть к одному из идеологических кланов, торговать былым инакомыслием, Толстый укладывал асфальт, мыл — по завету Маяковского: „Я лучше в баре бл…м буду // подавать ананасную воду“ — тарелки в ресторане для проституток. Иначе говоря, стремительно становился парижанином. Лидеры гетто за 20 лет ухитрились не выучить ни слова по-французски, а Толстый вынырнул со дна жизни уже французским поэтом, ценимым местными словотворцами, и востребованным актером, обитателем квартиры под Эйфелевой башней»[2] — Михаил Трофименков, 2013.
