04-10-2023
| Лиза Хохлакова | |
Портрет Лизы Хохлаковой, созданный Ильёй Глазуновым |
|
| Создатель: | |
|---|---|
| Произведения: | |
| Семья: |
мать Екатерина Хохлакова |
| Прототип: |
Валентина Хохрякова |
Лиза Хохлакова — персонаж романа «Братья Карамазовы» русского писателя XIX века Фёдора Михайловича Достоевского, больная четырнадцатилетняя девочка «с прелестным личиком, худенькая, но веселая». Впервые появляется в романе в главе «Маловерная дама», где она с матерью в монастыре посещает старца Зосиму. С раннего детства знакома с Алёшей Карамазовым и считается его невестой, но по мере развития действия влюбляется в Ивана Карамазова.
Критики отметили, что в романе персонаж появляется только в эпизодах, связанных с Алёшей Карамазовым, с целью сделать яснее его образ. В её образе проявляется «очаровательная детскость, соединение в смехе простодушного и злобного, обнажение до предела своих чувств и сильная воля». Достоевский задумывал изобразить Лизу на грани между дружбой и любовью по отношению к Алёше, при этом намечая со стороны Лизы только «дружескую перспективу». Одновременно её привлекают сложность, загадочность и внутренние противоречия, характерные для Ивана. Беседа Алёши и Лизы в главе «Бесёнок» называлась «самым главным» фрагментом в формировании «внутреннего портрета» Алёши. Преображается и Лиза, пришедшая к некоторой «ясности своего бытия» и внутренней определённости радикальной моральной антиномии.
Прототипом Лизы Хохлаковой послужила Валентина, дочка Людмилы Хохряковой, в свою очередь послужившей прототипом для помещицы Хохлаковой.
Лиза Хохлакова в романе впервые появляется в главе «Маловерная дама», где она с матерью в монастыре старца Зосимы ведёт разговор с ним и Алёшей Карамазовым. При этом сразу же намечается сложность её отношений с Алёшей. Филолог Валентина Ветловская замечает, что привязанность Алёши к Лизе противостоит его высоким целям[1].
Лиза с раннего детства знакома с Алёшей. На момент появления в романе она — больная четырнадцатилетняя девочка «с прелестным личиком, худенькая, но веселая». «Что-то шаловливое светилось в её темных больших глазах, с длинными ресницами» — пишет Достоевский. У Зосимы они с Алёшей встречаются после некоторого перерыва, при этом Карамазов «краснеет, не выдерживает её упорного и задорного взгляда»[2]. Зосима обращает внимание на её поведение относительно Алёши, спрашивая Лизу: «Вы зачем его, шалунья, так стыдите?». В ответ «Lise вдруг, совсем неожиданно, покраснела, сверкнула глазками, лицо её стало ужасно серьезным, и она с горячею, негодующею жалобой вдруг заговорила скоро, нервно: „А он зачем всё забыл? <…> Нет-с, он теперь спасается! Вы что на него эту долгополую-то ряску надели… Побежит, упадет…“ И она вдруг, не выдержав, закрыла лицо рукой и рассмеялась ужасно, неудержимо <…> Старец выслушал её улыбаясь и с нежностью благословил <…>. „Непременно пришлю его“, — решил старец»[3].
Филолог Валентина Ветловская обратила внимание на неслучайность выбора Достоевским имени для героини[4]. Как отмечал Альтман, фамилия Хохлакова является изменённой версией фамилии прототипа — Валентины Хохряковой[5]. На выбор имени, по мнению Ветловской, повлияло представление героини в романе, как будущей невесты Алёши Карамазова. Несмотря на то, что имя невесты святого Алексия, человека Божьего, в его житии не называется, существуют отдельные упоминания, что её могли звать Катерина или Лизавета[4]. Имя Лизавета впервые в романе произносится в главе «Верующие бабы», где старец Зосима обращается к одной из баб: «Девочка на руках-то?», и получает ответ: «Девочка, свет, Лизавета». Там же впервые упоминается и Алексий, человек Божий[6].
В главе «Маловерная дама» происходит разговор между Лизой с матерью, помещицей Хохлаковой, и Алёшей Карамазовым с его духовным отцом старцем Зосимой. Ветловская отмечает, что в этом эпизоде «связь Алеши с Алексеем человеком Божиим и Лизы с Лизаветой, невестой и супругой святого из русского духовного стиха, предполагается сама собой», а обещание старца прислать Алёшу выглядит предварительным сговором родителей. Сам Алёша также, обращаясь к Лизе, подтверждает это предположение: «Я на днях выйду из монастыря совсем. Выйдя в свет, надо жениться, это-то я знаю. Так и он мне велел. Кого ж я лучше вас возьму… и кто меня, кроме вас, возьмет? Я уж это обдумывал»[6].
Исследователи обратили внимание на то, что Лиза является очень странным персонажем. В романе она появляется только в эпизодах, связанных с Алёшей Карамазовым, с целью сделать яснее его образ[7]. Гаричева отмечает, что в образе Лизы проявляется «очаровательная детскость, соединение в смехе простодушного и злобного, обнажение до предела своих чувств и сильная воля»[8]. Разрушение личности персонажа заметно в голосе: «взвизгнула в восторге», «проскрежетала». Для Лизы характерно презрение к окружающим и одновременно зависимость от них[9].
Лиза с раннего детства знакома с Алёшей. По мнению литературного критика Акима Волынского, Достоевский задумывал изобразить Лизу на грани между дружбой и любовью по отношению к Алёше, при этом намечая со стороны Лизы только «дружескую перспективу». Алёша в монастыре видится ей комичным в рясе и одновременно возвышенным, что мешает любви[10]. При этом в общении с Алёшей у ней впервые раскрывается духовная сторона. «Милый Алеша,— пишет она ему,— я вас люблю, люблю ещё с детства, с Москвы, когда вы были совсем не такой, как теперь, и люблю на всю жизнь. Я вас избрала сердцем моим, чтобы с вами соединиться, а в старости вместе кончить нашу жизнь» — пишет Лиза в письме к Алёше при первой встрече[11]. Тем не менее в настоящем она не стремится к нему, и хотя Алёше кажется, что его ждёт счастье, его ждёт скорее разочарование. В последующей беседе окончательно намечается дружеский тип их отношений[11].
Лиза, в отличие от Алёши, не может представить его в роли мужа. «Ну, не маленький ли, не маленький ли он сам мальчик!»,— восклицает Лиза ещё раз,— «и можно ли ему, мама, после этого жениться, потому что он, вообразите себе, он хочет жениться, мама. Представьте себе, что он женат. Ну, не смех ли, не ужасно ли это?» — передаёт она помещице Хохлаковой своё отношение к такому браку. Лиза с каждым разом всё больше уважает Алёшу за его серьёзность, что тоже мешает любви[12]. При этом она поддерживает его разговоры про возможную совместную жизнь и даже обещает разделять его убеждения и «держать себя относительно него с полным благородством»[13]. В последнее свидание она уже прямо говорит Алёше: «Вы в мужья не годитесь,— говорит она, — я за вас выйду, и вдруг дам записку, чтобы снести тому, которого полюблю после вас. Вы возьмете и непременно отнесете, да ещё ответ принесете. И сорок лет вам придет, и вы все так же будете мои такие записки носить»[14][15]. В этой сцене проявляется нравственный «беспорядок» героини, так как она одновременно преследует практическую цель передать письмо Ивану Карамазову[8].
Любовь к Алёше «принимает какой-то неземной характер» в глазах Лизы, а следовательно невозможна, так как он «прекрасен, как мечта». Однако рядом с ним есть другой Карамазов — его старший брат Иван. Его сложность, загадочность и внутренние противоречия привлекают Лизу[13]. «Я вашего брата, Ивана Федоровича, не люблю»,— говорит она Алёше. Только Алёша в этом признании уже начинает улавливать его власть над Лизой[16].
Иван приходит к Лизе по её приглашению, в результате чего она начинает говорить «почти его словами, переработав его идеи своим болезненным воображением»[17]. В сцене последнего свидания Алёши с Лизой, младший Карамазов отмечает последствия влияния идей Ивана на Лизу. Она «страшно изменилась <…> похудела, во всем её существе, рядом с прежним простодушием, чувствуется озлобление». Эта Лиза уже не хочет быть счастливой, в мыслях её тянет к преступлениям[16]. Алёша понимает, что Иван повлиял на её душу, открыв в ней то, что ещё «не успело открыться собственными силами»[17]. Осознавая внутренний разлад и стремясь заглушить его Лиза дочерна ущемляет свой пальчик[18]. Лиза «исступленно, вся сотрясаясь», просит Алёшу передать Ивану «маленькое письмецо, твёрдо сложенное и запечатанное», просмотрев которое при Алёше Иван равнодушно отметил, что Лиза уже «предлагается»[19].
Доктор философских наук Игорь Евлампиев назвал беседу Алёши и Лизы в главе «Бесёнок» «самым главным» фрагментом в формировании «внутреннего портрета» Алёши, в котором можно узнать диалектическую модель человеческой души. До этой беседы Лиза в романе представлена ребёнком с больной ногой, вынужденным находиться в инвалидном кресле, что подчёркивает несамостоятельность и отсутствие характера в персонаже. Однако в последней сцене она уже выздоровела и встала с кресла. Евлампиев заключает, что таким образом Достоевский хотел подчеркнуть перемены в персонаже, пришедшем к некоторой «ясности своего бытия» и внутренней определенности. При этом, по мнению философа, определённость эта является определённостью радикальной моральной антиномии[7].
По Достоевскому, нельзя однозначно и безапелляционно осуждать человека, ставшего жертвой своих тёмных, агрессивных начал. Такие личности, наоборот, заслуживают более внимательного подхода[20]. Характер Лизы представляет собой «странное и страшное» сочетание «простодушия и злобности, стыдливости и бесстыдства, доброты и садизма», отмечает доктор социологических наук Владислав Бачинин. Всё вокруг периодически вызывает у неё отвращение. Ей хочется быть обманутой и истерзанной. «Я хочу себя разрушать», — заявляет героиня[20]. По мнению Бачинина, признание Лизы стало самой впечатляющей «исповедью ночной души человека» в творчестве Достоевского после Подпольного господина из повести «Записки из подполья». Несмотря на то что это всего лишь «мыслепреступление», обнажённость желаний и притязаний героини достигает предела, оставляя сильное впечатление[21].
В персонаже Лизы Хохлаковой во время последней встречи с Алёшей проявляется желание быть в центре внимания, свойственное для истерического характера[22]. Его видно в заявлении, что она теперь любит преступления и желает творить зло, при этом рассчитывая после совершения «самого большого на земле греха», что все «узнают, обступят её и будут показывать на неё пальцами»[20]. В ответ на замечание Алёши, что это характерно для детей, Лиза поясняет, что у неё нет детской наивности и непонимания последствий, её привлекает именно осознание адекватного выражения заложенного в ней самой зла. «Чтобы нигде ничего не осталось» — поясняет Лиза причину желания творить зло. В этом, по мнению Евлампиева, проявляется идея Достоевского, что «негативное начало человеческой души в своей сущности есть начало ничто» и путь к уничтожению всего[23]. Алёша чувствует в ней внутренний беспорядок: «Вы злое принимаете за доброе: это минутный кризис, в этом ваша прежняя болезнь, может быть, виновата»[15]. По мнению исследователей, однако, «безнравственные поступки, совершенные ею в воображении <..> нужны ей, чтобы научиться бороться со злом по пути к добру, выработать в изоляции болезни „противоядие к плохому“»[22].
Филолог Елена Гаричева обращает внимание на то, что болезненное желание «зажечь дом» и жажда «беспорядка» Лизы ярче всего раскрываются во сне. Девочка то находится на стороне бога, то забавляется игрой с бесами. Французский философ Мишель Фуко назвал подобное состояние человека — «ничто неразумия». Гаричева заключает, что такая душевная пустота и отсутствие «духовного стержня личности» могут привести к саморазрушению[8]. И предчувствуя возможное саморазрушение, Лиза обращается за помощью к Алёше Карамазову, выявляет своё нездоровье путём исповеди[8]. Лиза рассказывает Алёше свой сон: «…мне иногда во сне снятся черти, будто ночь, я в моей комнате со свечкой, и вдруг везде черти, во всех углах, и под столом, и двери отворяют, а их там за дверями толпа, и им хочется войти и меня схватить. И уж подходят, уж хватают. А я вдруг перекрещусь, и они все назад, боятся, только не уходят совсем, а у дверей стоят и по углам, ждут. И вдруг мне ужасно захочется вслух начать Бога бранить, вот и начну бранить, а они-то вдруг опять толпой ко мне, так и обрадуются, вот уж и хватают меня опять, а я вдруг опять перекрещусь — а они все назад. Ужасно весело, дух замирает». На это Карамазов отвечает, что такой же сон был и у него самого[24]. Таким образом, своей исповедью Лиза одновременно оказывает деструктивное воздействие[9]. Совпадение снов, по мнению критика, не может быть случайным; оно указывает на совпадение глубинной сущности собеседников. Исповедь Лизы, в итоге, раскрывает антиномичность Алёши — борьбу в нём полярных начал бытия, олицетворяемых образами Бога и дьявола. Оказывается, что он такой же человек, как и окружающие, несущий в душе «своего Бога и своего дьявола, и нескончаемая борьба этих сил ещё только началась в нём, её итог совершенно не предрешен»[24].
В конце беседы Лиза выдаёт «самое страшное» признание: «Вот у меня одна книга, я читала про какой-то где-то суд, и что жид четырёхлетнему мальчику сначала все пальчики обрезал на обеих ручках, а потом распял на стене, прибил гвоздями и распял, а потом на суде сказал, что мальчик умер скоро, чрез четыре часа. Эка скоро! Говорит: стонал, всё стонал, а тот стоял и на него любовался. Это хорошо! <…> Я иногда думаю, что это я сама распяла. Он висит и стонет, а я сяду против него и буду ананасный компот есть. Я очень люблю ананасный компот»[25]. Приходивший по её просьбе Иван, которому она рассказала эту же историю, одобрил болезненное ощущение наслаждения Лизы «созерцанием распятого мальчика»[9]. По мнению Евлампиева, для столь серьезных и ответственных вопросов Достоевский уже не мог обойтись изображением только одного полюса моральной антиномии, поэтому после этого признания она добавляет: «Знаете, я про жида этого как прочла, то всю ночь так и тряслась в слезах. Воображаю, как ребёночек кричит и стонет (ведь четырёхлетние мальчики понимают), а у меня всё эта мысль про компот не отстает». Здесь в одном чувстве героини оказываются сразу три разных слагаемых: «хорошо!», как полюс зла; «тряслась в слезах», как полюс добра; и «ананасный компот», как символ отстранения и замыкания в себе[25]. При этом Гаричева предполагает, что компот в данном случае выполняет роль некоторой защитной реакции на сильный стресс[9].
В связи с последним «чудовищным» признанием Лизы, доктор философских наук Владимир Кантор вспомнил частые негативные упоминания евреев в творчестве Достоевского. Происхождение этой истории Лизы, по мнению критика, вызвано «кровавыми наветами», в которые сам писатель до конца не верит, так как выразитель его мысли, Алёша Карамазов, произносит: «Не знаю». Самым страшным же в этой исповеди философ считает факт влияния этих «наветов» на девочку, создание некоей ложной памяти, в результате чего она готова стать детоубийцей[26].
Литературовед Дмитрий Чижевский заметил частое использование Достоевским в «Братьях Карамазовых» художественного приёма «подхватывания» мысли одного персонажа другим, чтобы подчеркнуть её важность для автора. Так, Лиза Хохлакова используется писателем в романе, в частности, для того, чтобы поддерживать важные мысли матери. После сцены «надрыва в гостиной» Екатерина Хохлакова «быстро и восторженно зашептала» Алёше Карамазову: «Вы действовали прелестно, как анrел»; «Вы поступили как анrел, как анrел, я это тысячи тысяч раз повторить готова». Для усиления этой мысли, и чтобы не дать исчезнуть «этому восторженному высказыванию» Достоевский вводит два уточняющих вопроса Лизы, акцентирующих внимание на ангельской сущности Карамазова: «Мама, почему он поступил как ангел?» и к Алеше: «За что вы в ангелы попали?»[27].
Философ Яков Голосовкер обратил внимание на «непрерывно дразнящее читателя» слово «секрет», в котором скрыто что-то негативное, предостерегающее и интригующее. Достоевский многократно использует его в «Братьях Карамазовых», чтобы привлечь внимание. Так, Лиза Хохлакова пишет любовное письмо Алёше «от всех секретно», хотя сама знает насколько это нехорошо. Тем самым её «секрет» оказывается в руках у Алёши[28].
Филолог Моисей Альтман полагает, что прототипом Лизы Хохлаковой послужила Валентина, дочка Людмилы Христофоровны Хохряковой, урождённой Рабиндер, в свою очередь послужившей прототипом для помещицы Хохлаковой[5]. Возраст Лизы совпадает с возрастом Валентины на момент написания произведения. Обе девочки живут с матерью, оставшейся без мужа[29].
По мнению Владислава Бачинина, одним из прообразов исповеди Лизы могли послужить признания Клервиль, героини романа «Жюльетта» Маркиза де Сада: «Как я хочу, — говорит она, — найти такое преступление, воздействие которого не прекратилось бы и тогда, когда сама я действовать уже не смогу, так чтобы в моей жизни не было ни мгновения, даже во сне, когда бы я не была причиной какой-нибудь порчи, и чтобы эта порча ширилась-ширилась, ведя к всеобщему разврату, к смятению такому страшному, чтоб его следствия длились и за пределами моей жизни»[30].
