15-10-2023
Кударо-джа́вское наре́чие осети́нского языка́ (осет. къуыдайраг ныхасыздæхт или дзауаг ныхасыздæхт, рус. также джавский или двальский говор[1]) — одна из разновидностей осетинской речи, распространённая на значительной части территории Южной Осетии[2][3].
Содержание |
«Говор — это наименьшая территориальная разновидность языка, обслуживающая жителей населенного пункта (села, деревни) и имеющая отличительные особенности во всех сторонах языковой системы» [Бондалетов 1987: 45-46].
Возможно, в отношении каких-то других языков подобное определение более применимо, чем к осетинскому языку, в котором территориальные границы говора значительно шире и, как правило, охватывают население большего числа населенных пунктов. Стремление ввести в определение говора конкретные территориальные рамки понятно, поскольку, в противном случае, понятие говора будет очень трудно отграничить от диалекта.
В осетинском языке под говором мы имеем в виду такую форму существования языка, которая характеризуется единством всех уровней языковой системы в речи определенной группы носителей данного языка и не включает в себя языковые группировки меньшего объема. Традиционно в осетинской диалектологии различают и такую разновидность как подговор, называя таким образом некоторые переходные формы языка (гудисский, ванельский). Мы считаем, что введение в научный оборот этого наименования вносит излишнюю перегруженность в терминологическую систему, и предлагаем их именовать так, как это принято в ряде классификаций — переходными говорами.
По своим внутриструктурным особенностям говоры осетинского языка объединены в иронские и дигорские, в своих совокупностях формируя соответствующие диалекты.
При классификации иронских говоров обычно используется территориальный принцип распределения на северо-иронские и юго-иронские. А. А. Тибилов среди юго-иронских говоров выделил джавский, рокский, ксанский говоры и ванельский подговор [Тибилов 1964: 103—105]. Д. Г. Бекоев в иронском диалекте различает четыре северо-иронских говора: алагирский, уаллагкомский, куртатинский, двальский, а на территории Южной Осетии — три: двальский, ксанский и рокский, а также гудисский и ванельский подговоры [Бекоев 1985: 138], По фонетическому дифференциальному признаку — произношению переднеязычных аффрикат [ц] и [дз] — говоры иронского диалекта объединены Д. Г. Бекоевым в три наречия: цокаюше-дзокающее: алагирский, рокский, ксанский говоры; сокающе-зокающее; куртатинский и северный двальский говоры; шокающе-жокающее: южный двальский говор, а также уаллагкомский дигороиронский смешанный, ванельский переходный и гудисский переходный [Бекоев 1985: 138]. Н. К. Багаев установил в осетинском языке только два наречия — цокающее и шокающее, но при этом отметил наличие промежуточного туальского говора, правда, не характеризуя его как сокающий [Багаев 1965: 7]. Сокающий тип, как ни странно, он вообще не выделяет. Б. А. Алборов одну из своих работ назвал «Говор осетин-иронцев Моздокского района» [Алборов 1932], однако не стал выделять этот говор в качестве самостоятельного, отметив его близость к говорам алагирцев, куртатинцев и уаллагкомцев. М. И. Исаев определил в иронском диалекте собственно иронский, туальский, джавский и ксанский говоры [Исаев 1981: 13].
Таким образом, среди основных говоров иронского диалекта однозначно рассматриваются: северо-иронские — алагирский, куртатинский; юго-осетинские — рокский и ксанский. В качестве переходных говоров признаются: на севере — уаллагкомский, на юге — ванельский и гудисский. Основная проблема осетинской диалектологии изначально состояла в интерпретации тех ви- дов осетинской речи, которые в научной литературе именуются двальским (туальским) и кударо- джавским наречиями. Причем, в основе проблемы с их описанием мы видим преимущественно субъективные причины, связанные с отсутствием терминологического единства среди ученых-осетиноведов. Еще в «Осетинской грамматике» А. М. Шёгрена [Шёгрен 1844], наряду с тагаурским (иронским) и дигорским диалектами, выделялся южный вариант осетинской речи. В. Ф. Миллер также считал, что в Южной Осетии существует особая разновидность осетинского языка, которая им именовалась как двальская (туальская) [Миллер 1962: 13-14]. Из работ ученого видно, что этим термином В. Ф. Миллер обозначал обобщенно все формы юго-осетинской речи. Впоследствии, после выделения в речи жителей Южной Осетии ксанского и рокского говоров содержание этого понятия сузилось, и в работах Г. С. Ахвледиани двальский тип речи был локализован в районе Джавы, Кудара и прилегающих ущельях [Ахвледиани 1925]. Д. Г. Бекоев, выделяя два вида двальского говора, сокающий и шокающий, относя первый к Северной Осетии, последний также дислоцирует в Джавском, Кударском, Ортевском, Герском, Цунарском, Корнисском, Оконском ущельях и в населенных пунктах, расположенных вокруг г. Цхинвали [Бекоев 1985: 173]. Таким образом, в истории осетинской диалектологии в течение полутора веков термин «двальский» (туальский) последовательно использовался разными исследователями, сначала для обобщенного обозначения юго- осетинского типа речи, а впоследствии — применительно к говору джаво-кударского населения. 60 Однако, начиная с 20-х годов прошлого столетия, в осетиноведении возникает другая терминологическая традиция, с одной стороны, исключающая вообще существование в Южной Осетии туальского типа речи, а с другой, отрицающая правомочность использования этого термина к говору, который в новой традиции, получил название «джавский». Так, по мнению А. А. Тибилова, «туальский говор, которым пользуется население Нар-Зарамаг-Тибского ущелья, по видимому, является одной из переходных разновидностей сев. иронских говоров и совершенно не бытует в Южной Осетии» [Тибилов 1964: 103]. При этом он отмечает определенное сходство одного из юго-осетинских говоров, джавского с туальским, что позволяет нам предположить причину признания в нем В. Ф. Миллером туальской речи. В то же время А. А. Тибилов утверждает, что «джавским говором пользуется население Джавского, Кударского, Цоно-Теделетского и Ортевского ущелий» [Тибилов 1964: 104]. Очевидно, что указанные регионы в значительной степени соответствуют тому ареалу, в котором Д. Г. Бекоев локализует двальский говор. Кстати, отметим, что в квалификации Д. Г. Бекоева вообще отсутствует джавский говор. В. И. Абаев, дислоцируя туальский говор в Северной Осетии, также именует говор Джавы, Ортеу, Земо-Картле, Цона, Кудара, а также осетин, расселенных на берегах Большой и М. Лиахвы, реки Паца и в Кударском ущелье, джавским [Абаев 1949: 496]. Придерживается этого термина и Н. К. Багаев [Багаев 1965: 7].
Таким образом, один и тот же вид осетинской речи, бытующий в отмеченных районах в осетинской диалектологии имеет два разных названия — двальский (туальский) у Г. С. Ахвледиани и Д. Г. Бекоева и джавский (кударо-джавский) у А. А. Тибилова, В. И. Абаева и Н. К. Багаева, а у В. Ф. Миллера все юго-осетинские говоры объединены термином «двальский».
Казалось бы, все встало на свои места: джавский говор бытует на юге, туальский — на севере. Однако в последнее время локализация туальского говора в Южной Осетии снова нашла свое отражение в осетинской диалектологии. По мнению Ю. А. Дзиццойты, туальский говор все-таки существует в Южной Осетии, но соответствует он не кударо-джавскому, а рукскому говору [Дзиццойты 2000: 4]. При этом он «близок туальскому говору Северной Осетии, а оба они мало отличаются от куртатинского говора иронского диалекта, бытующего в Северной Осетии» [Дзиццойты 2000: 4].
Расхождения столь принципиального характера определены не только разнобоем в авторских классификациях. Как показывает даже поверхностный анализ современного состояния иронских говоров, территориальные границы их трех разновидностей уже далеки от ситуации, обрисованной несколько десятилетий назад. В результате реализации собственно языковых процессов в различных говорах и вследствие активного контактирования их носителей, особенно в послереволюционный период, произошли весьма существенные изменения в фонетическом облике осетинских говоров. Сегодня уже можно говорить о преобладающем бинарном характере классификационной оппозиции в связи со значительным сокращением ареала цокающего типа говоров за счет расширения, в основном, сокающего и, отчасти, шокающего видов. Заметные сдвиги произошли в северо-иронских говорах, особенно в прилегающих к г. Владикавказу населенных пунктах. В Алагире уже вместо цокающей осетинской речи привычнее слышать соканье. На юге тот же джавский говор, еще в XIX в. входивший в группу чокающих, переместился к шокающим. Определенную активизацию тенденции к преобладанию сокающего типа осетинской речи, на наш взгляд, придали два основных фактора: влияние русского языка, отличающегося значительным частотным преобладанием в использовании фонемы [с] в сравнении с [ц] и распространение сокающей узусной нормы посредством радио и телевидения.
Недостаточно высокий уровень изученности осетинских говоров, расхождения в подходах к определению различных говоров и их статусов не могли не найти своего отражения и в диалектной структурации осетинского языка.
Проблему четкого определения понятия «диалект» в языкознании все еще трудно признать окончательно решенной. Л. И. Баранникова предлагает понимать под диалектом «один из территориальных вариантов общеязыковой системы коммуникативных средств, который используется частью этнического коллектива и характеризуется известной функциональной ограниченностью» [Баранникова 1968: 171]. Более удачной нам представляется дефиниция В. Д. Бондалетова: «Диалект — это такая форма существования языка, для которой характерны: а) территориальная ограниченность; б) неполнота общественных функций и как следствие этого — незначительное стилевое разнообразие, в частности, наличие стилей, связанных лишь с разговорной формой реализации языка (диалекту как бесписьменной форме несвойственны такие книжные функциональные стили как официально-деловой, научный, публицистический и др.); в) закрепленность за бытовой и обиходно-производственной сферой общения; г) определенная, исторически обусловленная социальная сфера распространения — среди крестьян и близких к ним социальных групп; д) отсутствие отбора и регламентации языковых средств (существование нормы в виде узуса, а не кодифицированных правил); е) структурная подчиненность диалекта высшим формам существования языка, в частности литературному языку» [Бондалетов 1987: 62].
Применительно к современному осетинскому языку мы под диалектом понимаем территориально ограниченную форму существования осетинского языка, обладающую определенным набором общественных функций, реализуемых как в устной, так и в письменной форме, последняя из которых характеризуется наличием слабо нормированных стилей (художественного и публицистического) при отсутствии их кодификации. Первым европейским ученым, отметившим диалектное членение осетинского языка, был посетивший Осетию в начале XIX века немецкий исследователь Ю. Клапрот. В своем «Путешествии на Кавказ и в Грузию», изданном в 1812 году, он впервые говорит о двух диалектах осетинского языка — иронском и дигорском. В первой «Осетинской грамматике» А. М. Шёгрена, опубликованной в 1844 году по итогам его двухлетнего пребывания на Кавказе, в том числе в Осетии, впервые научно обосновывается диалектная структура осетинского языка и выделяются тагаурское, дигорское и юго-осетинское наречия [Шёгрен 1844]. В. Ф. Миллер также указывал на наличие трех осетинских диалектов: северо-восточного (восточного), северо-западного (западного) и южного [Миллер 1882, II: 30], но, в итоге, он остановился на двух диалектах и одном «подречье», включив в восточный диалект алагирцев, куртатинцев и тагаурцев, в дигорский, западно-осетинский диалект — дигорцев и определив туальский как подречье иронского [Миллер 1882, II: 216].
Расхождения между иронским и дигорским диалектами выявляются в различной степени на всех уровнях языковой структуры. В частности, в области фонетики отмечаются дифференцирующие явления в области вокализма (др.-иран. ai>i (ирон.) и e (диг.), др.-иран. au>u (ирон.) и о (диг.), др.-иран. i и> y (э) в иронском и сохранились в дигорском) и консонантизма (сохранение в дигорском k, g, к' перед и, е и их переход в аффрикаты и, h, и?; сохранение в дигорском начального g и его переход в q в иронском, сохранение в дигорском носового в окончании — ojnæ ирон. — oj) и др.). В области морфологии дигорский язык также отличается наличием более архаичных форм. В лексике расхождения обусловлены двумя причинами: разной степенью сохранности в диалектах исконного иранского лексического фонда и влинием разных, хотя типологически и близких, кавказских субстратных языков [Абаев 1949: 360—364]. При этом, по сведениям М. И. Исаева, в дигорском диалекте насчитывается около 2500 слов, которых нет в иронском [Исаев 1972: 20].
Таким образом, к началу XX в. в осетиноведении установилось мнение о двухэлементной диалектной системе осетинского языка. Однако в последующие годы вопрос о составе диалектов осетинского языка так и не нашел однозначного решения. Возбудителем страстей вновь стала двальская или кударо-джавская разновидность осетинского языка. Отдельные исследователи предлагали перевести в ранг диалектов то двальский, то кударо-джавский говоры. В частности, Г. С. Ахвледиани считал возможным придать статус диалекта двальскому [Ахвледиани 1925]. Т. З. Марзоева-Козырева выделяет кударо-джавский диалект, правда, не приводя развернутого обоснования [Марзоева-Козырева 1970]. Н. К. Кулаев также полагает, что «лингвистическое деление на иронцев, дигорцев и кударцев, как носителей трех довольно четко противопоставленных типов диалектной речи, отчетливо соотносимое с недавним территориальным делением, хорошо осознается всеми осетинами» [Кулаев 1956]. Д. Г. Бекоев утверждает, что «названия диалектов современного осетинского литературного языка: иронского, дигорского и двальского, известны со времен появления на Северном Кавказе ираноязычного народа алан» [Бекоев 1985: 27]. При этом, хотя у одних ученых речь идет о туальском говоре, у других — о кударском, у третьих — о джавском, мы полагаем, что здесь сказывается указанное выше смешение названий одного и того же говора, и все исследователи все-таки подразумевают джавский тип речи. Кстати, закрепление за этими вариантами осетинской речи статуса диалекта происходит и на уровне обыденного сознания осетин, и в проведенном нами социологическом опросе 6,3 % респондентов указали на владение «кударским диалектом», а 1,1 % — туальским. Более того, часть русских (1,2 %), владеющих осетинским языком, также утверждает, что говорит на «кударском диалекте», а среди осетиноговорящих представителей других национальностей число идентифицирующих свой тип осетинской речи с «кударским диалектом» возрастает до 6,7 %, превышая при этом число говорящих на иронском (5,6 %) и дигорском (3,3 %) диалектах.
Первым, кто выступил против возможности выделения южных говоров в качестве отдельного диалекта, был А. А. Тибилов, хотя и он отмечал достаточное своеобразие джавского говора [Гибилов 1964: 110]. Мнение о двухэлементной диалектной системе осетинского языка было поддержано В. И. Абаевым [Абаев 1949: 495], хотя и он применял к джавскому термин «диалект» [Абаев 1949: 497]. М. И. Исаев также является сторонником бинарной диалектной системы осетинского языка [Исаев 1981]. Однако и сегодня статус джавского типа речи продолжает привлекать внимание ученых. В развернутой трактовке диалектной системы осетинского языка Ю. А. Дзиццойты джавскому отводится «особое место среди диалектов и говоров осетинского языка» [Дзиццойты 2000: 3]. В соответствии с концепцией Ю. А. Дзиццойты, джавское наречие должно рассматриваться как третий диалект осетинского языка, причем наиболее архаичный, судя по сохранявшемуся еще вплоть до XIX в древнеиранскому чокающему характеру речи.
Таким образом, вопросы исторической диалектологии осетинского языка, давно привлекающие внимание исследователей, нельзя считать окончательно решенными. Относится это не только квопросу о составе диалектов, но и к проблеме их происхождения.
В. Ф. Миллер объяснял причины зарождения осетинских диалектов распадом «языка иронов», отсутствием контактов между различными ветвями осетинского народа, их замкнутостью на протяжении нескольких веков в ущельях Кавказского хребта, что и предопределило разные темпы развития наречий двух основных частей осетинского народа — более продвинутый уровень иронского и отставание дигорского [Миллер 1882, II: 45]. Б. А. Алборов считал, что первоначально осетинский народ состоял из северной и южной ветвей, первая из которых впоследствии разделилась на две группы — иронскую и дигорскую. В. И. Абаев видел истоки диалектного членения осетинского языка в более древних причинах, в его древнеиранских корнях [Абаев 1979: 226], основываясь на мнении Й. Харматты, который утверждал, что уже в те времена «на основании лишь одного звукового критерия можно различить, по крайней мере, четыре языка или диалекта» в иранских языках [Harmatta 1953: 58]. Л. Згуста говорит о наличии в древнеиранском языковом ареале двух диалектов: более «архаичного» в западном Причерноморье и более «молодого» в восточной части.
Именно во втором начинают распознаваться особенности, присущие осетинскому языку. Л. Згуста определил первый диалект как скифский, второй — как сарматский. «Оба диалекта были весьма близки друг другу, образуя вместе один язык» [Zgusta 1955: 254]. Проводя аналогию с современным состоянием осетинского языка, В. И. Абаев считал что «в течение какого-то периода более архаичный „скифский“ мог сосуществовать с более продвинутым в своем развитии „сарматским“, как в осетинском, более „архаичный“ дигорский диалект сосуществует с более „молодым“ иронским» [Абаев 1949: 273]. Аналогия, проводимая В. И. Абаевым, не должна восприниматься буквально, как указание на преемственную связь между скифским и дигорским, с одной стороны, и сарматским и иронским, с другой. Наоборот, упоминание о том, что «дигорские формы, как правило, более архаичны и потому более близки к скифским и сарматским» [Абаев 1949: 274], показывает, что дигорский диалект, так же как и иронский, следует возводить к обоим древним языкам (диалектам).
Однако при этом дигорский диалект по ряду фонетических и морфологических признаков представляет, по мнению В. И. Абаева, предшествующую ступень развития иронского диалекта, а оба диалекта представляют как бы две исторические ступени развития одного языка Говоря о различиях в двух диалектов, В. И. Абаев полагает, что они отражают старое племенное деление осетинского народа на две ветви — иронскую и дигорскую. Очевидный «архаизм» дигорского связывает- ся с тем, что дигорское племя раньше иронского попало в условия замкнутости и изоляции в горных ущельях, которые способствовали «консервации» его языковых признаков и его расхождению с иронским, носители которого значительный период продолжали находиться в интенсивных межплеменных сношениях в условиях открытой равнины и успели перейти на новую ступень языкового развития [Абаев 1995: 226]. Мысль о происхождении иронского и дигорского диалектов из 63 разных языков близкородственных ираноязычных племен («название „дигор“ было связано по происхождению с каким-то племенем, отличным от иронцев — Алан») [Абаев 1958: 380] поддерживает и Д. Г. Бекоев: «…аланы-осетины ко времени их появления на Северном Кавказе внутри себя делились на отдельные племена иронов, дигорцев и двалов, представлявших, по-видимому, диалекты и говоры алано-осетинского языка» [Бекоев 1985: 27], "осетинский народ на Северный Кавказ принес с собой иронский диалект, дигорский диалект и двальский чокающе-шокающий говор иронского диалекта. Судя по историческим сведениям об их географическом расположении и современному их состоянию, на иронском диалекте могли говорить аланы (нынешние иронцы), на дигорском — сираки (современные дигорцы), а на двальском чокающе-шокающем говоре — аорсы (нынешние двалы: кударцы, джавцы, корнисцы, ортевцы и т. д.) [Бекоев 1985: 45-46]. В. А. Кузнецов поддерживает В. И. Абаева в том, что «можно считать, что ираноязычные предки дигорцев появились на Северном Кавказе несколько раньше аланов-аорсов и представляли какое-то иное сарматское племя. Генетически можно предположить, что им могли быть сираки — родственное аорсам сарматское племя» [Кузнецов 1967: 62]. В то же время он отмечает, что дигорцы являются потомками не только сармато-сиракских, но и сармато-аорских племен [Кузнецов 1967: 65].
Подчеркнем, что таким образом генетическая связь с аорсами устанавливается не только для джавцев, но и для дигорцев.
Идею докавказской диалектной расчлененности предков осетинского народа поддерживает и Ю. А. Дзиццойты, но предлагает другую последовательность их прихода на Кавказ. По его мнению, первыми сюда пришли носители староджавского наречия, а затем — предки иронцев и дигорцев [Дзиццойты 2000: 10]. В принципе, эта гипотеза развивает однажды уже высказанное предположение Б. А. Алборова о том, что разделение осетин на южную и северную ветви произошло раньше, чем разделение северо-иронской и дигорской частей.
Таким образом, по данным современной науки, диалектное членение осетинского языка свя- зывается, во-первых, с древнеиранской диалектной раздробленностью и тем фактом, что в основе этногенеза разных частей осетинского народа лежат различные племенные элементы скифо-сарматского мира, и, во-вторых, с социально-культурной разобщенностью осетинского народа в средние века, усугубившей расхождения генетического плана.
Выводы представляются убедительными. Однако ряд наблюдений, отмеченных некоторыми исследователями, пока не нашедших достаточных объяснений, заставляют несколько по-иному подойти к рассматриваемому вопросу. Приведем мнение академика М. Г. Абдушелишвили, который отмечает, что «группу осетин Джавского района, представляющую один из типов кавкасионского варианта, нужно свести к тому же аборигенному населению Кавкасионского нагорья, к которому относятся и дигорские осетины» [Абдушелишвили 1957: 318]. Более того, «… можно сделать заключение о том, что иронцы … должны представлять потомков некогда широко распространенного этнического объединения, который подвергся трансформации путем ассимиляции древнейшего аборигенного населения, с одной стороны, и влившихся впоследствии других элементов, с другой стороны. Аборигенным населением Кавказских гор есть основание считать кавкасионский тип, среди же осетинских групп, в частности — дигорцев, а также осетин Джавского района…» [Абдушелишвили 1967: 140].
При этом антропологическая близость сопровождается определенными языковыми схождениями в дигорском диалекте и джавском говоре, как на уровне фонетики, так и лексики. В частности, «в джавском говоре сохранилось значительное количество слов, известных дигорцам, но отсутствующих в северо-иронских говорах: джав. — ифстаг (иногда), диг. — ефстаг (иногда), джав. — лаз (дефект), диг. — лазæ (дефект), джав. — кæзус (чистый), диг. — кæдзос? (чистый)» [Тибилов 1964: 110]. Что это, рефлексии древнего единства или результат исторического взаимовлияния и заимствования? Список джавско-дигорских изоглосс значителен, и они упоминаются в работах многих осетинских и зарубежных исследователей (Абаев, Тедеева, Фреймам, Thordarson и др.). Причины языковых схождений между западной и южной формами осетинского языка в настоящее время не определены. Ю. А. Дзиццойты, приводя в качестве одной из джавско-дигорских изоглосс лексемы ады, адгур (джав.) — ади, адгор (диг.), отмечает, что «эти и подобные джавско-дигорские изоглоссы свидетельствуют об участии общего этнического элемента в этногенезе южных осетин и дигорцев» [Дзиццойты 2000: 17]. При этом он полагает, что в числе сарматских племен, переселившихся в Южную Осетию до татаро- монгольского нашествия и смешавшихся с местным скифским населением, были и носители дигорского диалекта [Дзиццойты 2000: 22]. Но тогда дигорский элемент должен был быть чрезвычайно массированным, чтобы определить антропологический тип джавцев. Более того, это не объясняет чокающие (джавские) явления в дигорском диалекте, в котором «встречаются ч и дж, считающиеся позиционными палатальными вариантами общедигорских фонем ц и дз. Однако в горной Дигории нам приходилось слышать, например, слово Хучау — „Бог“, точно отвечающее староджавскому Хуычау (И.Агузаты). Поскольку в данном случае трудно говорить о палатализации, следует предположить, что горнодигорские говоры в прошлом тоже были чокающими. Это тем более вероятно, что в соседней Балкарии интересующее нас слово сохранилось именно в этой форме: хычау „месяц май“, хычауман „воскресенье“, топоним Хычау [Абаев ИЭС, IV: 256], Хчауген [Миллер ОЭ,Ш: 8]» [Дзиццойты 2000: 26].
Мы считаем, что историко-лингвистическое изучение джавско-дигорских изоглосс может раскрыть новые страницы в истории зарождения не только осетинского языка, но и осетинского народа. Для этого следует менее априорно подойти к версии возникновения диалектов осетинского языка, основанной на устоявшейся в осетиноведении теории, согласно которой ираноязычные предки осетин двумя волнами достигли Центрального Кавказа приблизительно в VII и II в.в. до н. э. При этом первую волну традиционно связывают с дигорцами, вторую — с иронцами [Абаев 1949: 36] и, соответственно, с дигорским и иронским (с включением в последний джавского говора) диалектами осетинского языка. Однако мы хотели бы обратить внимание на то, что по археологическим данным уже первая волна накрыла собой территорию по обе стороны Кавказского хребта [Есаян, Погребова 1985: 131—138, Тереножкин 1971: 35-38, Техов 1980а: 219—220, Техов 19806: 84, Погребова, Раевский 1992]. Соответственно, этнос первой волны мог быть прародителем не только дигорцев, но и джавцев. В этом случае можно допустить, что нынешнее определенное сепаратное антропологическое и языковое сходство джавцев и дигорцев обусловлено их этногенетическим единством, нарушенным впоследствии наложением второй волны скифо-сарматских племен на джавцев, ассимилированных более мощным родственным этническим элементом (иронским) и сохранившим лишь незначительные рефлексии былого единства с дигорцами.
Естественно, наша попытка таким образом объяснить определенное сходство дигорской и южной форм осетинской речи, с одной стороны, и дигорского и джавского антропологических типов, с другой, представляет собой рабочее предположение, требующее отдельной глубокой разработки.
«Предки осетин, под названием алан, в начале нашей эры пришли в соприкосновение с кавказским миром. Аланы ассимилировали некоторые кавказские племена, которые усвоили аланский язык, но сохранили и некоторые черты своей, кавказской речи. В результате этого взаимодействия иранского языка с кавказским и образовался современный осетинский язык. Сохраняя свою иранскую основу, он во многом сблизился с кавказскими языками, послужившими для него субстратом». (Абаев В. И. «Осетинский язык и фольклор», с. 111).
Осетины жили в ущельях Главного Кавказского хребта, преимущественно по рекам Большой и Малой Лиахве, по Арагве и Тереку. Если вникнуть в быт этого народа, то легко удостовериться, что, при всей его дикости, он сохранил следы лучшего происхождения, чем прочие горские народы. Чистота и удобство жилищ, шкафы, кровати, кресла с резьбой — о чем соседние народы, даже более их образованные, не имели и понятия — все свидетельствует, что осетины — суть остатки какого-то образованного народа Азии, загнанного сюда, в трущобы Кавказа, бурями, потрясавшими древний азиатский мир. Быть может, осетины суть те самые яссы, которые платили дань Святославу. В их языке очень много славянских и немецких корней слов. (Потто В. А. Кавказская война, Том 1. От древнейших времён до Ермолова, Глава XX. Генерал Симанович, стр. 273)
В этот же период (в 1846 г.) вышла работа Г. Розена, которая, однако, ввиду ее краткости и ограниченности рамками описания джавского типа осетинской речи, несопоставима с уровнем грамматики А. М. Шегрена.
[6] (ф. 12 =говоры; фф. 10-11)
[7] стр. 3-7 (характеристика диалектов), (7-8 — характеристика говоров).
[9] (сс.174-187 — шокающ. особенности)
Карта области картвельского языка // Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа. Вып. 26. — Тифлис, 1899.
Исторический атлас Осетии. — Владикавказ, 2002. с. 25. (карты южных обществ)
По рефлексам старых аффрикат кударо-джавское наречие сильно отличается как от дигорского диалекта, так и от других иронских говоров: старо-двальские шипящие аффрикаты (ч, дж, чъ) соответствуют дигорско-иронским свистящим аффрикатам (ц, дз, цъ); в кударо-джавском (ново-двальском) это различие ещё более усугубилось тем, что шипящие его аффрикаты изменились в шипящие спиранты (ш, ж, цъ).
По всем основным фонетическим, морфологическим и лексическим признакам кударо-джавское наречие смыкается с иронским и противостоит дигорскому диалекту.[15]
В южных говорах больше грузинских заимствований, в северных на месте тех же заимствований — русские корни (например, «роза» на севере называется розæ, а на юге уарди).
Некоторые авторы (Г. С. Ахвледиани,[16] Б. А. Калоев,[17] И. Гершевич[18]) выделяют кударский говор в качестве диалекта (в частности, на основании особой парадигмы будущего времени глагола).[19]
В литературе описано более дробное деление на говоры, однако в современных условиях происходит нивелирование незначительных отличий в смешанном населении городов и крупных селений.
Нормальная орфография иронского варианта литературного осетинского языка | Стародвальский (двальский) говор (до XIX в.) | Кударо-джавский говор (продолжение стародвальского) | Алагирский говор (с XX в. вытеснен куртатинским) | Урс-туальский (рокский) говор и чсанский (ксанский) говор | Куртатинский говор | Туальский говор (до XX в.) | Перевод |
Салам | Салам | Салам | Шалам | Салам | Шалам | Салам | Привет |
Кусынц | Кусынч | Кусынч | Кушынц | Кусынц | Кушынс | Кусынц | Они делают |
Чызджы цæстытæ | Кызгы чæстытæ | Чызджы шæстытæ | Чызджы цæштытæ | Чызджы цæстытæ | Чыжджы сæштытæ | Чызджы сæстытæ | Девичьи глаза |
Дзæбæх | Джæбæх | Джæбæх | Дзæбæх | Дзæбæх | Зæбæх | Зæбæх | Хорошо |
Цу | Чу | Чу | Цу | Цу | Су | Су | Иди |
Хуыцау | Хуычау | Хуышау | Хуыцау | Хуыцау | Хуысау | Хуысау | Бог |
Дзурынц | Джурынч | Журынч | Дзурынц | Дзурынц | Зурынс | Зурынц | Они говорят |
Цыбыр | Чыбыр | Чыбыр | Цыбыр | Цыбыр | Сыбыр | Сыбыр | Короткий |
В.И. Абаев также разводит понятия «туальский» и «джавский», дислоцируя туальский говор в Северной Осетии и именуя джавским говор Джавы, Ортеу, Земо-Картле, Цона, Кудара, а также наречие осетин, расселенных на берегах Большой и Малой Лиахвы, реки Паца и в Кударском ущелье. Очевидно, что указанные регионы в значительной степени соответствуют тому ареалу, в котором Г.С. Ахвледиани и Д.Г. Бекоев локализуют не джавский, а двальский говор. Следовательно, один и тот же вид осетинской речи, бытующий в отмеченных районах, в осетинской диалектологии получил два разных названия — двальский (туальский) у Г.С. Ахвледиани и Д.Г. Бекоева и джавский (кударо-джавский) у А.А. Тибилова и В.И. Абаева. <...> При этом, хотя у одних ученых речь идет о туальском говоре, у других — о кударском, у третьих — о джавском, мы полагаем, что здесь сказывается указанное выше смешение названий одного и того же наречия, и все исследователи все-таки подразумевают джавский тип речи. |
Это заготовка статьи по лингвистике. Вы можете помочь проекту, исправив и дополнив её. |
Кударо-джавское наречие.