«Хозя́йка» — повесть Фёдора Достоевского, опубликованная в 1847 году в десятом и одиннадцатом номерах журнала «Отечественные записки» А. А. Краевского^[1].

Предыстория

В октябре 1846 года у Достоевского возник замысел нового произведения. К этому времени он окончательно разошёлся с кругом В. Г. Белинского, который только что покинул журнал А. А. Краевского «Отечественные записки» для сотрудничества в преобразованном Н. А. Некрасовым и И. И. Панаевым журнале «Современник». В то время, когда Белинский порывал с Краевским, Достоевский, наоборот, начал сближаться с этим издателем. В 1846 году у Краевского были опубликованы «Двойник» и «Господин Прохарчин». Все последующие годы, вплоть до отправки на каторгу в 1849 году и после неё Достоевский помещает свои художественные произведения в журнале А. А. Краевского. Исключением стали «Роман в девяти письмах», опубликованный Некрасовым в «Современнике», и «Ползунков», напечатанный им же в «Иллюстрированном альманахе».

Но все, последовавшие за «Бедными людьми», произведения Достоевского последовательно подверглись суровой критике Белинского. Отрицательные отзывы журналов о «Господине Прохарчине» заставляют Достоевского пересмотреть свои творческие принципы. Писатель отменяет свои прежние замыслы (рассказ «Сбритые бакенбарды» о чиновничестве) и предпринимает попытки уйти вообще от прежних «чиновничьих» тем, в целом усовершенствовать свою творческую манеру. В письме брату М. М. Достоевскому он сообщает: «… всё это есть не что иное, как повторение старого, давно уже мною сказанного. Теперь более оригинальные, живые и светлые мысли просятся из меня на бумагу <…>. Я пишу другую повесть, и работа идёт, как некогда в „Бедных людях“, свежо, легко и успешно. Назначаю её Краевскому…»^[2].

Месяц спустя Достоевский писал брату по поводу разрыва с журналом «Современник» и сближения с «Отечественными записками»: «…работа для Святого Искусства, работа святая, чистая, в простоте сердца, которое ещё никогда так не дрожало и не двигалось у меня, как теперь перед всеми новыми образами, которые создаются в душе моей». Творчески счастливая работа над «Хозяйкой», которую Достоевский планировал закончить к январю 1847 года, неожиданно была прервана новым замыслом — романом «Неточка Незванова». В январе-феврале Фёдор с восторгом упоения работой писал Михаилу: «Я пишу мою „Хозяйку“. Уже выходит лучше „Бедных людей“. Это в том же роде. Пером моим водит родник вдохновения, выбивающийся прямо из души. Не так, как в „Прохарчине“, которым я страдал всё лето»^[2]. Работа над «Хозяйкой» длилась до осени, пока Достоевский не сообщил брату 9 сентября 1847 года о том, что заканчивает произведение.

Сюжет произведения

Главный герой произведения — «художник в науке», по определению Достоевского, Василий Ордынов, получивший некоторое наследство, направляет свои силы на сочинение труда по истории церкви. Для этого он сознательно уединился от людей с тем, чтобы создать свою собственную неповторимую научную «систему». Из контекста произведения становится ясно, что такая «система» могла подразумевать под собой новую концепцию на базе утопического социализма. По ходу произведения Ордынов переживает сложные драматические события, которые приводят его к идейному кризису, в результате которого он отказывается от своей первоначальной «системы», но «не построив ничего на развалинах», «испросил исцеления у Бога».

Ордынов, пребывающий в области отвлечённых «химер» и мечтаний, вынужден столкнуться с инфернальной личностью «колдуна» Мурина — в настоящем старика-старообрядца, а в прошлом, возможно, «удалого разбойника» и «душегуба». Под влиянием старика-начётчика находится молодая красавица Катерина, которую Ордынов пытается освободить из-под власти Мурина. Борьба Ордынова с Муриным за влияние над Катериной имеет некое символическое значение: по мнению комментаторов Достоевского, образ хозяйки-Катерины становится у Достоевского символом «национальной стихии, народной души, страдающей под мрачной властью прошлого», отображённого в образе «колдуна»-старообрядца. Но всё, что Ордынов может противопоставить Мурину, это его любовь к Катерине, и силой своей любви он и борется со злой волей таинственного старика^[1]. Катерина, находясь под гипнотическим влиянием Мурина, не спешит освободится «от своего тягостного и одновременно сладостного плена»^[3].

Критика произведения

В октябре 1847 года в журнале «Отечественные записки» увидела свет первая половина повести, тут же вызвавшая немедленный ядовитый отклик В. Г. Белинского в письме к Павлу Анненкову: «Достоевский славно подкузьмил Краевского: напечатал у него первую половину повести; а второй половины не написал, да и никогда не напишет…» Однако желчность знаменитого критика не имела под собой никаких оснований: уже в следующем, ноябрьском номере журнала появилась и вторая часть повести. Своё негативное отношение к новому произведению писателя критик повторил и публично. В статье «Взгляд на русскую литературу 1847 года» он писал:

Будь под нею подписано какое-нибудь неизвестное имя, мы бы не сказали о ней ни слова <…> Не только мысль, даже смысл этой, должно быть, очень интересной повести остаётся и останется тайной для нашего разумения, пока автор не издаст необходимых пояснений и толкований на эту дивную загадку его причудливой фантазии. Что это такое — злоупотребление или бедность таланта, который хочет подняться не по силам и потому боится идти обыкновенным путём и ищет себе какой-нибудь небывалой дороги? Не знаем, нам только показалось, что автор хотел попытаться помирить Марлинского с Гофманом, подболтавши сюда немного юмору в новейшем роде и сильно натеревши всё это лаком русской народности <…>. Во всей этой повести нет ни одного простого и живого слова или выражения: всё изысканно, натянуто, на ходулях, поддельно и фальшиво.

— Ф. М. Достоевский, Полное собрание сочинений в тридцати томах. Том 1, стр. 510.

.

В письмах к В. П. Боткину и П. В. Анненкову Белинский отозвался ещё резче: «мерзость» и «ерунда страшная»^[2]. Анненков на страницах «Современника» поддержал мнение Белинского: «Кому не казалось, <…> что повесть эта порождена душным затворничеством, четырьмя стенами тёмной комнаты, в которых заперлась от света и людей болезненная до крайности фантазия?» Чуть более тепло отозвался о «Хозяйке» Аполлон Григорьев: выделивший среди заслуг произведения «тревожную лихорадочность» повести. В то же время критик осудил отвергаемый им сентиментальный натурализм, к которому, по его мнению, относилось всё раннее творчество до «Неточки Незвановой»^[1].

По мнению критика Н. Н. Страхова, дружески расположенного к Достоевскому, в «Хозяйке» впервые была затронута важнейшая для 1860—1870-х годов тема — взаимоотношений народа и интеллигенции. По-новому на повесть «Хозяйка» критика смогла взглянуть лишь после смерти Достоевского, когда в связи с общим повышением интереса к творчеству писателя произведение стало интерпретироваться как один из первых подступов к позднейшей социально-политической тематике, вершиной которой стали его повести и романы 1860—1870 гг. Позднее исследователи отмечали параллели «Хозяйки» с «Белыми ночами», с повестью «Слабое сердце», с романом «Преступление и наказание» (в эпизоде неудавшегося покушения Ордынова), с романом «Братья Карамазовы» (Катерина и Грушенька, «Легенда о великом инквизиторе»)^[1]. Мысли Мурина напоминают отдельные положения Великого Инквизитора: «Дай ему волюшку, слабому человеку, — сам её свяжет, назад принесёт».

Новый герой Достоевского и новаторство «Хозяйки»

Комментаторы Достоевского указывают, что к концу 1846 года Достоевский под влиянием печатных суждений приходит к мысли о том, что тема чиновничества исчерпана им в «Бедных людях» и «Двойнике», следовательно, повторное обращение к этой теме сулит творческую неудачу. Поэтому в «Хозяйке» появляется новый главный герой: молодой персонаж-мечтатель. Этот тип персонажа психологически более сложный в отличие от прежних чиновников, он вобрал в себя черты самого Достоевского. Глубокое обоснование этому персонажу Достоевский дал в серии публицистических очерков «Петербургская летопись», работа над которыми происходила одновременно с «Хозяйкой». Образу «мечтателя» будет отведено центральное положение во многих последующих произведениях: «Неточка Незванова», «Белые ночи», позднее «Преступление и наказание»^[1].

Сама повесть максимально насыщена новыми для Достоевского видениями, снами, галлюцинациями, бредом героя, фантастическим переплетением реального и химерического. Здесь возникло принципиально новое явление — «образ идеи», а его герои-«мечтатели» отныне будут мыслить не обычными идеями, а «образами идей»: Версилов, Иван Карамазов^[3].

Достоевский и романтизм

Появление персонажа-«мечтателя» сближало повесть с романтической традицией, имевшей подобных персонажей в произведениях А. Ф. Вельтмана, М. П. Погодина, Н. В. Гоголя («Невский проспект»), В. Ф. Одоевского, Н. А. Полевого, М. И. Воскресенского («Мечтатель»), Жорж Санд, Э. Т. А. Гофмана. Оно позволяло автору сократить дистанцию между главным героем (прежде это был чиновник), своим собственным духовным миром и духовным миром близких ему по романтическому умонастроению молодых людей. М. П. Алексеев обратил внимание как на возможный прообраз Ордынова на друга юности Достоевского — И. Н. Шидловского. Другие исследователи (В. Л. Комарович) не исключают автобиографичности этого персонажа^[1].

Влияние романтизма сказалось не только на образе героя-мечтателя, но и в целом на сюжетном построении произведения. А. Г. Цейтлин находит некоторое сходство эпизодов с повестью М. П. Погодина «Суженый». В. В. Виноградов усматривает следы влияния «Отрывка из неоконченной повести» («Штосс») М. Ю. Лермонтова в переплетении типичной петербургской «физиологии» с элементами гофмановского повествования. Коллизии взаимоотношений Ордынова, Мурина и Катерины также могли быть навеяны Гофманом, Т. Де Квинси, русскими романтиками.

Исключительное значение на формирование образа Катерины (включая имя) сыграла «Страшная месть» Гоголя. Гоголевская героиня была жертвой отца-колдуна, мрачного средневекового изменника. Достоевский приближает свою Катерину к современности. Позднее женский образ инфернальной, демонической Катерины будет неоднократно появляться на страницах различных произведений писателя. Влияние «Страшной мести» проявилось в речевых характеристиках Катерины, отмеченных воздействием фольклорной среды. С другой стороны, образ Мурина легко угадывается в жизнеописании Моисея Мурина, бывшего атамана разбойничьей шайки, взятого из «Жития преподобного отца нашего Моисея Мурина», «Книга житий святых», М., 1840 г.

Постановки на сцене

В Париже в 1912 году была инсценирована пьеса «Гений подполья» Савуара и Нозьера. Пьеса была написана по мотивам «Вечного мужа» с включением элементов из повести «Хозяйка». Десять лет спустя в Передвижном театре П. П. Гайдебурова в Петрограде шла инсценировка «Хозяйки»^[1].

Примечания

См. также

• Моисей Мурин

Ссылки

• «Хозяйка»