13-08-2023
Чури́ло (Чурила) Пле́нкович — герой русских былин, представляемый в них как типичный щёголь-красавец «с личиком, будто белый снег, очами ясна сокола и бровями черна соболя», бабский угодник и заезжий Дон-Жуан.
Постоянный соперник Дюка Степановича, Чурило резко отличается от прочих богатырей киевского цикла. Свое иноземное происхождение он выдает тем, что из всех героев русского эпоса один заботится о своей красоте: поэтому перед ним всегда носят «подсолнечник», предохраняющий лицо его от загара. Былины о богатыре распадаются по содержанию на два основных сюжета:
Основной тип первой былины состоит в следующем. Во время традиционного пира к Владимиру является толпа крестьян с жалобой на молодцов Чурилы, которые повыловили всю дичь, а княжеских охотников избили булавами. Вторая группа жалобщиков — рыболовы, у которых молодцы Чурилы силой перехватили всю рыбу. Наконец, приходят сокольники и доносят князю, что дружина Чурилы повыловила соколов и кречетов на государевом займище.
Только тогда Владимир обращает внимание на жалобы и, узнав, что неведомый ему Чурило живёт на реке Сароге, пониже Малого Киевца, у креста леванидова, берёт княгиню Апраксию, богатырей, 500 дружинников и едет в усадьбу Чурилы. Его встречает старый отец Чурилы, Пленко Сорожанин, приглашает в гридню и угощает. В это время подъезжает дружина Чурилы, показавшаяся князю такой многочисленной, что он подумал, уж не идет ли на него войной ордынский хан или литовский король. Чурило подносит Владимиру богатые подарки и так пленяет гостей своей красотой, что Владимир забывает жалобы своих людей и приглашает Чурилу к себе на службу.
Однажды во время пира Апраксия засмотрелась на «жёлтые кудри и злачёные перстни» Чурилы, подававшего к столу блюда, и, «рушая» крыло лебединое, порезала себе руку, что не ускользнуло от боярынь. Когда княгиня просит мужа сделать Чурилу постельником, Владимир ревнует, видит опасность и отпускает красавца в его усадьбу.
Второй сюжет связан с предыдущим. Владимир назначает Чурило «позовщиком». По обязанностям службы, последний идет к старому Бермяте Васильевичу приглашать на почестной пир князя, но, увидев молодую жену его, прекрасную Катерину, Чурило «позамешкался» и не вернулся во дворец даже утром, когда Бермята был у заутрени. Свидание Чурилы с Катериной начинается игрой в шахматы, причем молодой «позовщик» трижды выигрывает. Тогда она бросает доску и говорит, что у ней «помешался разум в буйной голове, помутились очи ясные» от красоты Чурило и предлагает ему пойти в опочивальню. Сенная девка-чернавка извещает Бермяту об измене жены. Происходит полная трагизма сцена расправы над любовниками, и былина оканчивается смертью Чурило и Катерины, причем в некоторых вариантах Бермята женится на сенной девке в награду за донос. Остальные подробности, очень важные для вопроса о западном происхождении заезжего щеголя, приводятся обыкновенно всеми исследователями.
Былины о Чурило, полные и отрывки, известны более чем в 40 вариантах: см. «Сборник Кирши Данилова» под ред. П. Н. Шеффера (СПб., 1901, стр. 11, 41, 65-68, 189); Рыбников, I, № 45, 46; II, № 23, 24; III, № 24-27; A. Гильфердинг («Сборник II отд. Академии Наук», LIX-LX, № 223, 224, 229, 242, 251, 268, 309); Н. Тихонравов и В. Миллер, «Былины старой и новой записи» (М., 1895, № 45, 46, 47, 48); А. Марков, «Беломорские былины» и «Известия II отд. Академии Наук» (1900, кн. II); Н. Ончуков («Живая Старина», 1902, вып. III—IV, 361).
Относительно самого имени Чурило существуют разнообразные теории. Одни ученые говорят о южнорусском происхождении его, так как разные варианты этого имени (Джурило, Журило, Цюрило) принадлежат к тем немногим эпическим именам, которые до сих пор сохранились в народных песнях Холмской, Подлясской и Галицкой Руси. В конце XIV века упоминается боярский род Чурило (nobilis… Czurilo, «Acta grodzkie i ziemskie», документ 1410 г.), из которого вышли основатели города Чурилова в Подольской губернии (А. Соболевский, «Заметки о собственных именах в великорусских былинах», «Живая Старина», 1890, вып. II, 95). По мнению академика А. Н. Веселовского, имя Чурило произошло из древнерусского Кюррил — Кирилл, подобно образованию Куприан — Киприан и др. («Сборник II отд. Академии Наук», т. XXXVI, стр. 81). Против такой этимологии возражал академик А. Соболевский, который предлагал другую теорию: Чурило — уменьшительное имя от Чурослав, как Твердило — от Твердислав («Живая Старина», 1890, вып. II, 95). Наконец, Всеволод Миллер думает, что на переход к в ч могла повлиять латинская форма Cyrillus («Очерки русской народной словесности», М., 1897, стр. 121).
Менее загадочно отчество Чурилы «Пленкович», которое есть собственно песенный эпитет, первоначально относившийся к самому Чурило (щап — щеголь, щапить — щеголять), подобно тому как Соловей стал Рахмановичем, Микула — Селяниновичем (М. Халанский, «Сказания о кралевиче Марке», I, 137); из «Чурило Щапленковича», то есть Щеголевича, благодаря забытому первоначальному значению прозвища Чурилы, сложился отдельный образ «Пленка», богатого гостя — Сарожанина («Великорусские былины киевского цикла», 208). Д. Ровинский производит Пленка от слова «плёнка» (« Русские народные картинки», IV, 97). А. Веселовский видит в Пленке Сарожанине фряжского гостя из Сурожа, древней Сугдеи (Судак в Крыму), откуда сурожанин означало «заморянин», а Пленк объясняется порчей слова «франк — итальянец» («Сборник II отд. Академии Наук», т. XXXVI, стр. 67, 78-81). В. Миллер не согласен с последним мнением, так как, по определению былин, двор Чурило стоял на реке Сароге, Череге или на Почай-реке (Почайна), у святых мощей у Борисовых, и находит подобное название в древних поселениях новгородских пятин («Очерки», 196—200); он указывает еще на то, что суффикс Пленко вполне подходит к старинным южнорусским и нынешним малорусским именам вроде Владимирко, Василько, Левко, Харько (там же, стр. 122).
Не менее спорен вопрос о психологии самого героя, о его происхождении и значении в былинном цикле. Белинский передает содержание былины по записи Кирши Данилова и делает из нее вывод, что «в лице Чурило народное сознание о любви как бы противоречило себе, как бы невольно сдалось на обаяние соблазнительнейшего из грехов. Чурило — волокита, но не в змеином (Тугарин Змеевич) роде. Это — молодец хоть куда и лихой богатырь». Кроме того, критик обращает внимание на то, что Чурило выдается из всего круга Владимировых богатырей своей гуманностью, «по крайней мере в отношении к женщинам, которым он, кажется, посвятил всю жизнь свою. И потому в поэме о нем нет ни одного грубого или пошлого выражения; напротив, его отношения к Катерине отличаются какой-то рыцарской грандиозностью и означаются более намеками, нежели прямыми словами» (« Отечественные Записки», 1841; «Сочинения», изд. Солдатенкова, т. V, стр. 117—121). Этому замечанию Белинского нашлось характерное объяснение, отмеченное впоследствии Рыбниковым, по словам которого, былины о Чурило поются более охотно женщинами-сказительницами, а потому принадлежат к числу «бабьих старин», исключающих грубые выражения. По мнению Буслаева, такие реальные личности, как заезжий Чурило и Дюк, расширили киевский горизонт иноземным влиянием и ввели в эпос новое, богатое содержание. Разбора былины по существу он не дает и только замечает, что Чурило был кем-то вроде удельного князя («Русский богатырский эпос», «Русский Вестник», 1862, и «Сборник II отд. Академии Наук», т. XLII, стр. 181—190). Д. Ровинский называет Ч. «богатырем Алешкиной масти, потаскуном, бабьим соблазнителем» и прибавляет, что «Чурило особенно жаловал Петр I; у него все чины всешутейшего собора звались Чурилами, с разными прибавками» («Русские народные картинки», кн. IV, стр. 97-98).
Попытки ученых вникнуть глубже в вопрос о происхождении образа Чурило отличаются некоторой кабинетной тяжеловесностью. Так, во время господства мифической теории даже имя отца Чурило, переиначенное в «Плен», ставилось в связь с «пленом человеческого сознания у внешней космической силы», а происхождение Чурило относилось к эпохе Даждьбога, когда «сам бог представлялся в плену, в узах» (П. Бессонов). С точки зрения той же теории смотрел на Чурило и Орест Миллер, который даже в трагической развязке любовных похождений Чурило готов был видеть какую-то «мифическую обусловленность», и отсюда выводил, что гибель героя могла указывать на его «первоначальное мифически-злое значение». Затем учёными был поставлен более реальный вопрос: какими путями Чурило был вовлечен в киевский эпический цикл. М. Халанский приурочивает сказания о Чурило к южной Руси, но выработку цельного типа Чурило, вместе с Соловьем, Дюком, Микулой и Святогором, переносит к московскому периоду князей-собирателей, когда мирные свойства героев с охотой привлекались к северо-великорусскому эпосу. Против этого взгляда высказался Всеволод Миллер. Он находит в образе несколько черт, говорящих о новгородском его происхождении: этот богач-красавец, опасный для мужей (в том числе и для самого Владимира, личность которого низведена с пьедестала эпического князя-правителя), «продукт культуры богатого города, в котором развитие промышленности и торговли отразилось на нравах его обитателей и создало людей независимых, превосходивших во всех отношениях князя». Этим Чурило напоминает других, несомненно новгородских богатырей — Ваську Буслаева и гостя-Садка.
На основании упоминаний в былине литовского князя, Миллер определяет и время обработки ее — конец XV в., период, предшествовавший падению Новгорода («Почин общества любителей российской словесности», М., 1895, и «Очерки русской народной словесности», М., 1897, стр. 187—200). Академик А. Н. Веселовский видит в Чурило чисто бытовую фигуру одного из тех греко-романских гостей-сурожан, которые появлялись в Киеве и изумляли более грубых соседей своей красотой, блеском культурных привычек и роскошью обстановки. Впечатление, произведенное Чурило на Апраксию и Катерину, давало готовый материал для новеллы с трагической развязкой в стиле Giraldi Cintio («Южно-русские былины» в «Сборнике Академии Наук», т. XXXVI, стр. 69-110).
Относя происхождение типа Чурило к киевскому периоду русской истории, Веселовский опирается, между прочим, на схожие имена в малорусских свадебных песнях (Журило, Цюрило). В. Каллаш также остановился на малорусских именах вроде Джурыло, отразившихся в некоторых былинах («Этнографическое Обозрение», 188 9, кн. III, стр. 207—210, 1890, кн. VI, стр. 252). Кроме того, академик Веселовский привел целый ряд восточных и западных параллелей, правда, мало объясняющих происхождение былины, но указывающих на иноземный элемент, создавший образ изящного и пленительного героя, столь необычного на всем пространстве киевского цикла. В таком же направлении разрабатывал вопрос К. Ф. Тиандер, который привлек к сравнению параллельные скандинавские и шотландские сказания, испанские романсы, старофранцузские и некоторые славянские песни («Западные параллели в былинах о Ч. и Катерине» в «Журнале Министерства Народного Просвещения», 1898, XII).
Чурило Пленкович.
